Неточные совпадения
— И всё дело испортите! — тоже прошептал, из себя выходя, Разумихин, — выйдемте хоть на лестницу. Настасья, свети! Клянусь вам, — продолжал он полушепотом, уж на лестнице, — что давеча нас, меня и
доктора, чуть не прибил! Понимаете вы это! Самого
доктора! И тот уступил, чтобы не раздражать, и ушел, а я внизу остался стеречь, а он тут оделся и улизнул. И теперь улизнет,
коли раздражать будете, ночью-то, да что-нибудь и сделает над собой…
— Да и прыткий, ух какой, — улыбнулся опять старик, обращаясь к
доктору, — и в речь не даешься; ты погоди, дай сказать: лягу, голубчик, слышал, а по-нашему это вот что: «
Коли ляжешь, так, пожалуй, уж и не встанешь», — вот что, друг, у меня за хребтом стоит.
Доктор выходил из избы опять уже закутанный в шубу и с фуражкой на голове. Лицо его было почти сердитое и брезгливое, как будто он все боялся обо что-то запачкаться. Мельком окинул он глазами сени и при этом строго глянул на Алешу и
Колю. Алеша махнул из дверей кучеру, и карета, привезшая
доктора, подъехала к выходным дверям. Штабс-капитан стремительно выскочил вслед за
доктором и, согнувшись, почти извиваясь пред ним, остановил его для последнего слова. Лицо бедняка было убитое, взгляд испуганный...
— Я не уйду, не уйду! — проговорил впопыхах
Коля Илюше, — я пережду в сенях и приду опять, когда уедет
доктор, приду с Перезвоном.
— Сиракузы — это в Сицилии, — отрезал вдруг громко
Коля, для пояснения.
Доктор поглядел на него.
— Не беспокойтесь, лекарь, моя собака вас не укусит, — громко отрезал
Коля, заметив несколько беспокойный взгляд
доктора на Перезвона, ставшего на пороге. Гневная нотка прозвенела в голосе
Коли. Слово же «лекарь», вместо
доктор, он сказал нарочно и, как сам объявил потом, «для оскорбления сказал».
— Это здешний школьник,
доктор, он шалун, не обращайте внимания, — нахмурившись и скороговоркой проговорил Алеша. —
Коля, молчите! — крикнул он Красоткину. — Не надо обращать внимания,
доктор, — повторил он уже несколько нетерпеливее.
Действительно, к воротам дома подъехала принадлежавшая госпоже Хохлаковой карета. Штабс-капитан, ждавший все утро
доктора, сломя голову бросился к воротам встречать его. Маменька подобралась и напустила на себя важности. Алеша подошел к Илюше и стал оправлять ему подушку. Ниночка, из своих кресел, с беспокойством следила за тем, как он оправляет постельку. Мальчики торопливо стали прощаться, некоторые из них пообещались зайти вечером.
Коля крикнул Перезвона, и тот соскочил с постели.
— Что та-ко-е? — вскинул головой
доктор, удивленно уставившись на
Колю. — Ка-кой это? — обратился он вдруг к Алеше, будто спрашивая у того отчета.
— Как вы думаете, что ему скажет
доктор? — скороговоркой проговорил
Коля, — какая отвратительная, однако же, харя, не правда ли? Терпеть не могу медицину!
— Что ж я-то могу?.. Бог милостив, отходится. За
доктором,
коли что, пошлите.
Час спустя, уже в четвертом часу, князь сошел в парк. Он пробовал было заснуть дома, но не мог, от сильного биения сердца. Дома, впрочем, всё было устроено и по возможности успокоено; больной заснул, и прибывший
доктор объявил, что никакой нет особенной опасности. Лебедев,
Коля, Бурдовский улеглись в комнате больного, чтобы чередоваться в дежурстве; опасаться, стало быть, было нечего.
Коля был ужасно поражен, плакал истерически, но, однако же, всё время был на побегушках: бегал за
доктором и сыскал троих, бегал в аптеку, в цирюльню.
— Хорошо вам толковать, Яков Яковлевич, — вступился Вершинин, — когда у вас ни
кола ни двора. Отказали от места, поступил на другое — и вся недолга. На
докторов теперь везде спрос, а нашему брату получить место — задача не маленькая.
— Ничего меня от тебя не удивило, — отвечал Зухин, усаживаясь подле него на нары, немножко с тем выражением, с каким
доктор садится на постель больного, — меня бы удивило,
коли бы ты на экзамены пришел, вот так-так. Да расскажи, где ты пропадал и как это случилось?
«И что бы ей стоило крошечку погодить, — сетовал он втихомолку на милого друга маменьку, — устроила бы все как следует, умнехонько да смирнехонько — и Христос бы с ней! Пришло время умирать — делать нечего! жалко старушку, да
коли так Богу угодно, и слезы наши, и
доктора, и лекарства наши, и мы все — всё против воли Божией бессильно! Пожила старушка, попользовалась! И сама барыней век прожила, и детей господами оставила! Пожила, и будет!»
— Что же смотреть!
доктор я, что ли? совет, что ли, дать могу? Да и не знаю я, никаких я ваших дел не знаю! Знаю, что в доме больная есть, а чем больна и отчего больна — об этом и узнавать, признаться, не любопытствовал! Вот за батюшкой послать,
коли больная трудна — это я присоветовать могу! Пошлете за батюшкой, вместе помолитесь, лампадочки у образов засветите… а после мы с батюшкой чайку попьем!
— Не надо
доктора! Я только ухо поцарапал, — и
Коля бросился к жене, подавая ей со стола салфетку.
— Студент Сачков, бывший мой учитель, а ныне
доктор медицины, винтёр и холоп, говорил мне, бывало, когда я хорошо выучу урок: «Молодец,
Коля!
— Зачем,
доктор? Не мучайте. Зачем еще
колоть? Сейчас отойдет… Не спасете.
Глафира Фирсовна. Какой еще тебе правды? Ошиб обморок, приведут в чувство, опять обморок. Был
доктор, говорит:
коли дело так пойдет, так ей не жить. Вечером поздно я была у ней, лежит, как мертвая; опомнится, опомнится да опять глаза заведет. Сидим мы с Михевной в другой комнате, говорим шепотом, вдруг она легонько крикнула. Поди, говорю, Михевна, проведай! Вернулась Михевна в слезах; «надо быть, говорит, отходит». С тем я и ушла.
Он убивал
докторов в оспенные и холерные эпидемии, устраивал картофельные бунты, бил
кольями землемеров.
Говорили мне многие,
Даже
доктор (в тридцатом году
Я носил к нему «Курс патологии»):
«Жить тебе, пока ты на ходу!»
И ведь точно: сильней нездоровится,
Коли в праздник ходьба остановится...
Доктор, позеленевший от множества выпитого им вина, все дразнил Розку, доводя ее до злых слез, и шутил какие-то страшные шутки. А телеграфист
Коля почему-то расплакался, стучал кулаками по столу и орал...
— Конечно, вы ученый человек, конечно! А кто смеется над архангелом Гавриилом? Вы смеетесь, ученью, —
доктор,
Коля и вы! Не правда? И первые похабники тоже вы! Ведь если теперь выйти на базар и сказать людям, какие вы стишки читаете, — что будет?
Иногда
доктор возбуждал в
Коле тоску своими насмешками, но чаще эти речи наполняли юношу некоторой гордостью: повторяя их знакомым, он вызывал общее удивление, а это позволяло ему чувствовать себя особенным человеком — очень интеллигентным и весьма острого ума.
— Вот и Коля-телеграфист так же говорит: быть поскорости бунту! Немцев тоже боится, а
доктор — не верит!
Доктор, снедаемый каким-то тайным недугом, был мало понятен
Коле, но привлекал его шутовской иронией речи, возбуждавшей в голове юноши острые, дерзкие мысли.
Доктор.
Коли повторные явления будут, непременно принять. А главное — ведите себя лучше. А то как же вы хотите, чтобы густой сироп прошел через тоненькую волосяную трубочку, когда еще мы эту трубочку зажмем? Нельзя? Так и желчепровод. Все ведь это очень просто.
Доктор. Да,
коли из дифтеритной местности, то, разумеется, неосторожно, но все-таки очень-то волноваться незачем.
Доктор. Ладно, ладно.
Коли время будет, заверну. (Уходит.)
— Не путайтесь с графом, Сергей Петрович! А
коли желаете дружиться, то чем не человек
доктор Павел Иваныч? Только что оборванный ходит, да зато ведь ума много!
—
Коли мне плохо, это не резон, чтобы вам не завтракать, — слегка улыбаясь, сказала больная
доктору, который стоял у окна.